Этот очерк является продолжением и дополнением сочинения известного кубанского краеведа А.Д. Ламонова о старообрядческой общине станицы Кавказской, опубликованного на страницах «Кубанского сборника» более ста лет назад. Будучи непосредственным свидетелем и участником становления на Кубани старообрядческой церкви, А.Д. Ламонов составил уникальную по своей правдивости панораму жизни одной старообрядческой общины. Поскольку ст. Кавказская многие годы являлась епархиальным центром, многие из описанных им событий были ключевыми для всего старообрядчества на Кавказе. Наша задача состояла лишь в том, чтобы дополнить работу А.Д. Ламонова имеющимися в нашем распоряжении материалами, расширить географические рамки, охватив всю Кубанскую область, ввести новые имена старообрядческих священников, показать их общественный статус и положение на Кавказе в контексте конфессиональной политики государства.
Казак-старообрядец Антон Данилович Ламонов
28 октября 1846 г. произошло величайшее событие в истории российского старообрядчества. Многолетние попытки возобновить древлеправославную церковную иерархию завершились присоединением к старообрядчеству Боснийского митрополита Амвросия, которое было совершено в монастыре близ Белой Криницы (на территории современной Черновицкой обл., Украина), отчего старообрядческая иерархия получила название Белокриницкой. Однако в первые годы ее влияние на территории собственно Российской империи было незначительным во многом в связи с активизацией предупредительных действий царской администрации. Начало подлинного развития Белокриницкой иерархии в России связано с деятельностью выдающегося старообрядческого епископа Антония, в миру – Андрея Илларионовича Шутова (1812–1881 гг.), рукоположенного белокриницким митрополитом Кириллом в сан архиепископа Владимирского (позже Московского) и всея России. Произошло это знаменательное событие лишь в начале 1853 г. С именем архиепископа Антония связана организация церковной жизни сотен старообрядческих приходов в двенадцати российских епархиях, в числе которых была и Донско-Кавказская.
В течение первых двух лет своего пастырства Антонием были рукоположены 52 священника, среди которых был и делегированный в Москву кубанской общиной старообрядцев казак станицы Прочноокопской Иосиф Минаевич Турченков, ставший, таким образом, первым собственно старообрядческим священником на Кавказе. Однако духовные нужды многочисленной старообрядческой общины казачьих войск юга России диктовали необходимость организации собственной епархии со своим епископом.
По коллективному приговору старообрядческих обществ Дона, Кубани и Терека в качестве кандидата в епископский сан был избран казак ст. Кавказской Иван Андреевич Зрянин (1793–1872), уже несколько лет подвизавшийся на поприще монашеской жизни в устроенных им пещерах («обвалах») на берегу Кубани. 5 октября 1855 г. Иван Зрянин был рукоположен московским архиепископом Антонием в сан епископа Донского, Кавказского и Екатеринославского. По возвращении из Москвы епископ Иов основал Никольский скит все в тех же обвалах, где и проживал с братией. С этого времени ст. Кавказская превращается в епархиальный центр. Здесь рукополагаются священники для приходов казачьих станиц. Отсюда владыка Иов отправляется для освящения молитвенных домов. В наиболее крупных старообрядческих общинах воздвигаются полноценные храмы, по внешнему виду не отличающиеся от храмов господствующей церкви.
Епископ Иов (Зрянин)
Учреждение старообрядцами церковной иерархии привело к возрождению дораскольной традиции выборности духовенства. Наиболее ярко и последовательно она проявилась именно в казачьей среде с ее исконными демократическими порядками. Достаточно сказать, что этот принцип распространился также и на высшее духовенство. Все епископы Донско-Кавказской епархии (в 1902 г. разделенной на Донскую и Терско-Кавказскую) назначались исключительно из казаков и по приговорам старообрядческих общин трех казачьих войск. После смерти первого народного избранника – епископа Иова (Зрянина) – на освободившуюся епископскую кафедру был избран донской казак Степан Петрович Морозов (1830–1902 гг.), рукоположенный в сан 30 ноября 1879 г. под именем Силуян архиепископом Виссарионом Измаильским в г. Новочеркасске. Любопытно, что его избранию предшествовала длительная борьба за своего кандидата, происходившая между донскими и кубанскими казаками – с одной стороны, и терскими – с другой. Целью последних являлось перенесение епархиального центра из ст. Кавказской в ст. Алхан-Юртовскую Терской области. В связи с этим уже в январе 1872 г. сюда прибывает настоятель саратовского старообрядческого монастыря священноинок Серапион, которого должен был рукоположить в архиерейский сан Казанский епископ Пафнутий в здешнем скиту. Однако из-за решительного противодействия местной военной администрации планы терских старообрядцев были сорваны.
Епископ Силуан (Морозов)
После ликвидации Никольского монастыря в 1894 г. владыка Силуян был вынужден покинуть Кубань и вернуться на Дон. В 1902 г., незадолго до своей смерти, он сложил с себя епископские полномочия и удалился на покой. На его место был определен также казак Терской области епископ Феодосий, в миру – Филипп Стефанович Манаков (прим. 1854 – около 1928). До своего назначения на Кавказскую кафедру Феодосий уже являлся епископом, рукоположенным в 1898 г. еп. Арсением Уральским, и пребывал в качестве станичного владыки в Прочноокопской. Управление епископа Феодосия распространялось на Кубанскую и Терскую области, а также Закавказье. Территория Области Войска Донского была выделена в самостоятельную епархию.
Тем более последовательно принцип выборности соблюдался в отношении приходского священства. Не случайно, что во второй половине XIX – начале ХХ вв. старообрядческие священники на Кубани по большей части были выходцами из местной казачьей среды. В ст. Кавказской таковыми являлись Тимофей Коновалов (1855–1860 гг.), Матвей Терешин (1860–1868 гг.), Лукьян Шерстобитов (1875 – нач. 1890-х гг.), Дмитрий Золотов (1891–1895 гг.), Михаил Колышкин (1892–1894 гг.), казак ст. Вознесенской Исидор Дьяченко (с 1901 г.) ; в ст. Прочноокопской – Иосиф Турченков (1853–1878 гг.), Иван Турченков (1878–1884 гг.), Тит Попов и Иван Горшенин (1884–1900 гг.), Симеон Кочергин (с 1899 г.), Михаил Дьячкин (с 1900 г.); в ст. Вознесенской – Илларион Прудников (1886–1894 гг.); в ст. Ханской – Иван Клюшников (1862–1863 гг.) и Пахомий Ивлев (1863–1883 гг.); в ст. Константиновской – Маркелл Привалов (1880-е – 90-е гг.); в ст. Григориполисской и хут. Царицынском – казак ст. Прочноокопской Евдоким Ермаков (1880-е – 90-е гг.) .
Как правило, священники выбирались из неслужащих, отставных казаков. Но случались исключения. Так, казак Матвей Терешин, рукоположенный в священнический сан в 1860 г. в возрасте менее 30 лет, испытывал внутренние противоречия между положением духовного лица и карьерными устремлениями на поприще воинской службы. Вследствие пренебрежения к священническому долгу М. Терешин спустя восемь лет был запрещен епископом Иовом к священнодействию. Служащим казаком являлся и о. Дмитрий Золотов. Так, в 1895 г. казак 3-й очереди Дмитрий Золотов проходил лагерные сборы, а в свободное от служебных обязанностей время отправлял церковную службу в старообрядческом храме ст. Кавказской. По отзыву командира 2-го Кавказского полка, он «даже не предполагал, что казак Золотов имеет длинные волосы, потому что, когда и где бы ни приходилось встречаться с ним – в станице или на службе – он так их тщательно, ловко скрывает, что положительно заметить нельзя». Тем же начальником Дмитрию Золотову давалась следующая характеристика: «…казак 3-й очереди Золотов отбыл весь лагерный сбор настоящего года, проходил все занятия согласно инструкции наравне с остальными казаками. Ни от какой службы не освобождался и своим ревностным исполнением служебных обязанностей был примером для остальных».
Были среди кубанских старообрядческих священников и особо отличившиеся во время службы. Так, священник Тимофей Киреевич Коновалов за отличия в Кавказской войне был удостоен звания Георгиевского кавалера, а Михаил Макарович Колышкин несколько лет отслужил в гвардейском полку в Санкт-Петербурге.
Иногда из-за отсутствия подготовленных к церковной службе кандидатов из казачьей среды выбор делался в пользу иногородних священников. Первым священником не казачьего происхождения в ст. Кавказской был турецко-подданный Григорий Осипов, рукоположенный в 1870 г. и прослуживший в таком качестве до своей смерти в 1875 г. В 1880 г. для того же прихода был рукоположен его сын Константин Осипов, прослуживший около 40 лет и оставивший заметный след в истории кубанского старообрядчества. Также около 40 лет (1883 – кон. 1910-х гг.) прослужил в старообрядческом приходе ст. Ханской священник Иван Васильевич Зуев, уроженец с. Городище Екатеринославской губернии. Из того же села был священник Иоаким Максимович Тарасов, с 1897 по 1907 гг. служивший в старообрядческом приходе ст. Константиновской.
В ст. Переправной в 1890-е гг. должность приходского священника выполнял бывший крестьянин Воронежской губернии Феоктист Шатохин. В ст. Усть-Лабинской в это же время приходским священником у старообрядцев являлся мещанин г. Новороссийска Дометиан Осипов. Иногородние старообрядческие священники пользовались в кубанских станицах теми же правами, что и православное духовенство: для них выделялся пай пахотной земли с дополнительными луговыми и лесными участками.
Многие десятилетия пребывания старообрядцев без своего священства привели к возрастанию роли мирян в решении духовных и церковно-административных вопросов. Пережитки, унаследованные от беглопоповского периода, оказались чрезвычайно сильны и консервировали многие стародавние порядки. В частности, они сказались на статусе духовенства, выполнявшего в старообрядческой среде подчиненную общине роль, в том числе и в решении вопросов, которые, казалось бы, всецело должны находиться в компетенции духовных лиц.
Так, в наиболее крупных старообрядческих общинах Кубани вся полнота церковной власти сосредоточивалась в руках «духовных советов», состоящих из наиболее уважаемых старообрядцев, как правило, стариков и казачьих офицеров. Сохранилось замечательное описание деятельности такого совета на примере ст. Прочноокопской. До 1894 г. «духовный совет» состоял из 12 членов, избранных по числу апостолов, затем его состав увеличился вдвое. Помимо хозяйственных вопросов, в ведении совета находились вопросы церковного наказания провинившегося общинника (наложение епитимьи), заключения и расторжения браков, наказания духовных лиц и т.п. Местное духовенство в данном случае давало лишь священную санкцию тому или иному решению совета. В возникающих внутриобщинных противоречиях священники выступали, как правило, в роли представителей или марионеток противоборствующих сторон мирян.
К безусловным пережиткам беглопоповского периода следует отнести чрезвычайно устойчивую практику требоисправлений, осуществляемых уставщиками-мирянами. Вопреки церковным правилам, в некоторых общинах старообрядцев-поповцев она сохранялась как дань традиции и в начале ХХ века. Так, в ст. Прочноокопской полное церковное погребение в церкви с участием священника исполнялось только в отношении наиболее заслуженных и влиятельных лиц. Похороны рядового общинника ограничивались чтением заупокойного канона в доме усопшего, проводами на кладбище с пением «трисвятого», каждением гроба и могилы и чтением уставщиком иерейской молитвы при опускании гроба в могилу. Также в компетенции уставщиков находилось имянаречение младенцев, происходившее в доме роженицы. Таким образом, в непременные обязанности священника входило лишь выполнение церковных таинств.
Определяющая роль мирян в церковной жизни старообрядчества привела к выделению наиболее влиятельной и авторитетной группы старообрядцев. На Кубани в этом качестве выступали заслуженные казачьи роды. По отзывам современников, казачьи штаб- и обер-офицеры играли в жизни старообрядчества ту же покровительственную роль, что и зажиточное купечество в центральных областях России. Достаточно сказать, что инициатива учреждения на Кавказе старообрядческой епископии принадлежала двум прочноокопским казачьим офицерам: войсковому старшине Дмитрию Нефедьеву, бывшему начальнику ст. Прочноокопской, и сотнику Георгию Карповичу Захарову. О многолетнем влиянии последнего на дела «раскола» неоднократно писали епархиальные миссионеры в своих обличительных статьях. Вот наиболее колоритное описание портрета Г.К. Захарова, оставленное миссионером К. Поповым: «Глава и сила раскола – Егор Карпов Захаров, старик лет 80, награжденный чинами и крестами за былую военную службу. Он изображает собою нечто вроде митрополита или экзарха над кавказскими раскольниками своего толка. Прочно-Окоп – только резиденция его, откуда он и словесно, и письменно рассылает свои приказания… Он крепко держит в своих руках и еп. Силуана, и своих попов, и вообще влияет на весь ход дел кавказских раскольников».
Между тем, зависимость старообрядческого духовенства от влияния общины и наиболее видных его представителей, отсутствие единого авторитетного центра власти могли служить причиной и весьма негативных последствий. Прежде всего, они проявлялись в возникновении партийности в старообрядческой среде и, как следствие этого, внутренних противоречий, выливавшихся в конфликтные ситуации. С самого возникновения Кавказской епархии эти противоречия зачастую проявлялись при выборе кандидатов на священническую должность. Иногда игнорировалось мнение высших духовных лиц. В 1860 г. вопреки воле епископа Иова был рукоположен в священники Матвей Терешин. Он был ещё молодым человеком, но имел за собой поддержку наиболее влиятельных казаков ст. Кавказской, которые утвердили его кандидатуру. В конце XIX века конфликты вокруг персон священников возникали в ст. Прочноокопской между членами местного попечительского совета.
Одной из главных причин внутренних склок зачастую являлась борьба за контроль над церковной кассой. В ст. Кавказской попытка еп. Силуяна покончить с разворовыванием церковных денег завершилась для него крайне печально. Против владыки была создана коалиция во главе с запрещенным к тому времени священником Константином Осиповым. Вследствие постыдного доноса представителей партии Осипова православным миссионерам о «совращении» Силуяном «в раскол» младенца и православной девицы, владыка в 1893 г. был осужден Екатеринодарским окружным судом к ссылке в Сибирь. Избежав этой участи, епископ Силуян, однако, провел пять месяцев в Екатеринодарской городской тюрьме, после чего был вынужден в скором времени покинуть Кубань. А составленная против него в 1890 г. «обвинительная записка», предназначенная для Московского архиепископа Иоанна, была перехвачена православными миссионерами и долгие годы использовалась ими как аргумент в «борьбе с расколом». По словам А.Д. Ламонова, в этой клеветнической записке перечислялись такие проступки епископа, «на которые едва ли мог быть способен даже нравственно потерявшийся человек средних лет, а не пожилой – в летах и в общественном положении епископ Силуян».
После расправы с владыкой Силуяном Константин Осипов окончательно утвердился в ст. Кавказской и еще долго являлся объектом жалоб значительной части местных старообрядцев. В частности, он распространял сплетни о епископе Феодосии и его сторонниках из духовных лиц, после чего эта ложь публиковалась на страницах «Ставропольских епархиальных ведомостей». Раскол в старообрядческом обществе ст. Кавказской не был изжит и к началу революции 1917 г. В результате здесь образовалось два враждебных друг другу белокриницких прихода: Покровский и Вознесенский, примирить которые друг с другом не удалось ни местной епархиальной власти, ни московскому архиепископу.
Старообрядческая церковь станицы Кавказской, Кубанской области. Вид с северной стороны. Оригинал взят: https://rodnaya-starina.livejournal.com/25448.html
Старообрядческая церковь станицы Кавказской, Кубанской области. Иконостас
Колокольня, построенная в 1906-1907 гг. Оригинал взят: https://rodnaya-starina.livejournal.com/25448.html
Не меньше хлопот поповской общине на Кавказе доставили проблемы, связанные с доказательством законности новой иерархии и решениями высшего руководства старообрядческой церкви. Утверждение Белокриницкой иерархии на Кавказе произошло достаточно успешно. Подавляющее большинство казаков-старообрядцев, приемлющих священство, с ликованием встретили известие о появлении собственного духовенства. Исключение составили сторонники уставщика ст. Прочноокопской Антона Живцова, решительно отвергшего новое священство. К началу ХХ века их община насчитывала около 200 человек.
Следует заметить, что успешное утверждение Белокриницкой иерархии в России происходило далеко не повсеместно. В некоторых регионах с преобладающими среди старообрядцев поповцами сторонники Белокриницкой иерархии оказались в меньшинстве. Так, в Курской губернии к 1917 г. они составляли менее 15% от общего числа старообрядческого населения, в то время как беглопоповцы, сохранившие практику приема священников от господствующей церкви, являлись здесь преобладающим согласием (45% от числа всех старообрядцев, или более 12 тыс. чел.). Другими центрами беглопоповства продолжали оставаться Черниговская и Воронежская губернии. Главной причиной неуспеха Белокриницкой иерархии в этих регионах послужило традиционное недоверие старообрядцев к греческому священству, к каковому относился и митрополит Амвросий. В частности, в беглопоповской среде утвердилось убеждение, что митрополит Амвросий являлся «обливанцем», т.е. крещенным не по православной традиции в три погружения, и к тому же запрещенным к священнодействию Константинопольским патриархом еще до перехода в старообрядчество. Этих аргументов было достаточно, чтобы признать невозможность Амвросия быть духовным лицом у старообрядцев, не говоря уже о рукоположении им других епископов.
Однако на Кавказе приобрели актуальность другие проблемы, пошатнувшие здесь авторитет Белокриницкой иерархии. Большой резонанс вызвала история с обретением старообрядцами в 1876 г. мощей персидских мучеников Дады, Гаведдая и мученицы Каздои близ ст. Карабулакской Терской области. В то время как на этих мощах освящались антиминсы в старообрядческих церквях по всему Кавказу, начал распространяться слух, что мощи эти принадлежат не святым мученикам, а убитым черкесам. Он был подхвачен и активно использован православным духовенством в своей антираскольничьей миссии. Наряду с внутренними неурядицами, этот факт посеял на долгие годы семена сомнения в старообрядческой среде относительно своей церковной иерархии и стал наиболее действенным аргументом при переходе старообрядцев в единоверие. И если в количественном отношении успех единоверия оказался незначительным, то в качественном старообрядчеству на Кубани был нанесен ощутимый урон, поскольку более остро все эти проблемы были восприняты наиболее образованной и приближенной к церкви частью старообрядческой общины. Так, в единоверие перешли старообрядческие священники Михаил Колышкин, Тит Попов, Иван Горшенин, Илларион Прудников, родные племянники священника ст. Ханской Пахомия Ивлева уставщики Дометий и Алексей Ивлевы, ставшие видными миссионерами господствующей церкви. Подозревался в склонности к единоверию священник Дмитрий Золотов. Как показывают источники, не было единства относительно признания подлинности этих мощей и в среде высшего старообрядческого клира.
Отношение государственной власти к старообрядцам и старообрядческому духовенству в пореформенный период отличалось заметной противоречивостью. Начавшаяся с воцарением государя Александра II либерализация общественной жизни неизбежно должна была затронуть и сферу конфессиональных проблем. Осознание бесперспективности сугубо репрессивных форм борьбы с «расколом», практиковавшихся в большинстве крестьянских губерний России в николаевскую эпоху, вынуждало правительство искать новые способы взаимоотношения со значительной частью своего народа. Репрессии способствовали реальному укреплению и сплочению русского старообрядчества, превращая его в заметную общественную силу, что представляло, по мнению ряда государственных деятелей, угрозу для основ российской монархической государственности.
Со второй половины 50-х гг. XIX века начинаются разработки новых постановлений относительно старообрядчества. 15 октября 1858 г. в Министерстве внутренних дел было утверждено «Наставление для руководства при исполнительных действиях и совещаниях по делам до раскола относящимся», разосланное как секретный циркуляр начальникам губерний. Важнейшим положением данного наставления являлось существенное ограничение круга полномочий духовенства господствующей церкви в старообрядческих делах. Подобные ограничения являлись действенным облегчением положения старообрядцев, поскольку в прежние годы именно духовенство выступало главным инициатором дел против старообрядцев на местах, в то время как в ряде областей светская власть сохраняла к нему покровительственное отношение. Неудивительно, что в последующие годы уполномоченные от крупнейших старообрядческих общин ходатайствовали перед правительством о полном переходе старообрядческих дел в ведение гражданского начальства.
Вместе с тем в данном постановлении Министерства внутренних дел подтверждался ряд прежних ограничений. Запрещалось «публичное оказательство раскола», под которым подразумевалось проведение старообрядцами крестных ходов, молений вне молитвенных зданий и с использованием колокольного звона, торжеств в связи с крещением младенцев или венчанием, похорон с участием облаченного в мантию и клобук священнослужителя и исполнением похоронных песнопений. Запрещались строительство новых молитвенных домов и организация монашеских общежительств (скитов). Неопределенным оставался статус старообрядческого брака, так как светским властям предписывалось игнорировать ходатайства старообрядцев о разрешении им совершать бракосочетания по своим правилам как «противным истинной церкви». По мнению В.И. Ясевич-Бородаевской, это было равносильно «совершенному отрицанию брака у старообрядцев».
Разработка новых положений о старообрядчестве продолжилась в 60-х гг. XIX века. Заметной вехой в истории законодательства о старообрядчестве стали постановления Особого временного комитета по делам раскольников, учрежденного при Министерстве внутренних дел в феврале 1864 г. Эти постановления существенно дополняли и конкретизировали утвержденные в 1858 году «наставления», однако распространялись по большей части на последователей так называемых «менее вредных сект», к которым относились поповцы и беспоповские согласия, признающие брак и моление за государя.
Для «раскольников всех сект» признавалась законность их браков, если таковые являлись записанными в ревизские сказки или особые полицейские книги или списки. С этого времени старообрядцы обязывались вносить в полицейские книги все случаи рождений, смертей и бракосочетаний. Разрешалась старообрядцам выдача паспортов на отлучки внутри империи, занятие торговлей на общем основании. Старообрядцы «менее вредных сект» в населенных пунктах, где они численно преобладали, могли занимать общественные должности, кроме должности городского головы.
По мнению членов Особого комитета, действенным средством в борьбе с расколом являлось распространение среди старообрядцев просвещения. Однако возможность для старообрядцев учреждать собственные школы ограничивалась лишь обучением в них чтению, письму и четырем правилам арифметики. Существенным облегчением доступа старообрядцев к образованию являлась отмена для них обязательного обучения Закону Божьему в общих школах.
Подтверждалось право старообрядцев на свободное богослужение в своих молитвенных домах без «внешнего оказательства раскола». Допускалось исправление пришедших в ветхость молитвенных построек без изменения их внешнего вида, с разрешения на то начальника губернии. Распечатание ранее закрытых молелен допускалось, однако обставлялось на практике невыполнимыми условиями, поскольку помимо разрешения Министра внутренних дел на это требовалось согласие епархиального начальства. Такие же условия должны были соблюдаться при обращении жилых зданий в молельни в местностях со значительным старообрядческим населением, лишенным возможности для общественного богослужения. При разрешении в таких случаях обращать жилые здания в молитвенные дома их постройка категорически запрещалась. По-прежнему не допускалось установление на старообрядческих молитвенных домах крестов, колоколов и наддверных икон. Совершенно запрещалась организация скитских общежительств. Кроме того, в постановлениях гражданским властям предписывалось не преследовать старообрядческих духовных лиц, кроме случаев совершения ими уголовных преступлений. В то же время за этими лицами не признавалось духовное звание или сан, но только сословная принадлежность, в которой они состояли прежде.
Постановления о духовных лицах отличались особой противоречивостью, носили наиболее дискриминационный характер в отношении старообрядцев-поповцев. Отменяя формально преследование «раскольнических» священников, правительство в то же время подтверждало прежний закон о пресечении перехода православных священнослужителей к «раскольникам поповщинской секты», что нисколько не меняло положения в империи многочисленной общины беглопоповцев. Еще большим стеснениям в данном вопросе подвергались поповцы, примкнувшие к Белокриницкой иерархии. Их духовные лица попадали в разряд особо опасных распространителей раскола, за которыми предполагался полицейский надзор и не допускались отлучки из определенных властью мест жительства. Пребывание же в России белокриницких епископов и священников из заграницы запрещалось вообще.
Таким образом, попытки правительства выстроить новую систему взаимоотношений со старообрядчеством с учетом провозглашенных в империи преобразований на деле не привели к существенным изменениям. Постановления о старообрядчестве по-прежнему имели, в основном, запретительный характер. Ситуация осложнялась в связи с распространяющимся в России влиянием Белокриницкой иерархии, которая, по мнению церковных иерархов и ряда государственных деятелей, подрывала авторитет господствующей церкви. В итоге на практике происходил возврат к мерам борьбы с расколом в духе предшествующего царствования.
Наибольшим гонениям подверглось старообрядческое духовенство. В 1859 г. был заточен в Суздальскую крепость новозыбковский епископ Конон. В 1863 г. такому же наказанию был подвергнут пермский епископ Геннадий. Еще ранее, в 1854 г., были арестованы в Румынии епископы Аркадий Славский и Алимпий Тульчинский. Освобождение их из заточения произошло лишь в 1881 г.
Репрессии затронули даже казачьи области, где традиционно отношение к старообрядцам было более терпимым. В 1863 г. в Уральской области единоверческим священником по приказу атамана Уральского казачьего войска генерала А.Д. Столыпина был насильно освящен известный в России с давних времен Бударинский скит. Поскольку жившие здесь монахи единоверия категорически не приняли, то в 1878 г. последовало окончательное его разорение с уничтожением всех монастырских построек. В этом же году последовало разорение другого уральского монастыря – Сергиевского, а в столице войска, г. Уральске, у казаков-старообрядцев была отобрана походная церковь.
Похожая участь постигла и донских казаков. В 1869 г., по сведениям Ф.Е. Мельникова, на Дону были закрыты все старообрядческие храмы. В 1878 г. последовало запечатание еще 17 старообрядческих часовен.
В этих условиях Кавказ по-прежнему занимал особое место. И, пожалуй, здесь как нигде старообрядцы пользовались благоволением высшего начальства. В октябре 1863 г. Главнокомандующий Кавказской армией Великий Князь Михаил Николаевич в своем докладе Военному министерству подтвердил выдающиеся заслуги казаков-старообрядцев в деле покорения Кавказа и выдвинул ряд предложений в отношении старообрядцев Кубанского и Терского казачьих войск. Пункты предложений практически исключали какие-либо ограничения, кроме запрета «совращать в раскол» православных. Рекомендательный характер имел пункт, предписывающий избегать назначения старообрядцев на должность станичных начальников в станицах со смешанным населением, который в дальнейшем практически не исполнялся. Принципиально важное положение о «публичном оказательстве раскола» не рассматривалась вовсе. Казакам-старообрядцам разрешалось избирать для своих обществ священников «из единоверческих или старообрядческих церквей, существующих в России».
Наибольшее возмущение православного духовенства вызывали свободное отправление богослужений старообрядческими священниками и то покровительство, которое им оказывала войсковая власть. Владыка Иов пользовался не только значительным авторитетом среди своих единоверцев, но и уважением у высшего начальства, что позволяло ему беспрепятственно открывать на Кавказе новые приходы, освящать храмы и рукополагать новых священников. Наибольшее нарекание вызывали старообрядческие священники ст. Прочноокопской, в которой преобладающее старообрядческое население поддерживало их более высокий статус по сравнению с духовенством православным. Иногда в ст. Прочноокопской старообрядческие священники даже проводили обряд присяги всего станичного общества в присутствии станичного правления, что являлось явным нарушением закона и вызывало жалобы православного духовенства гражданскому и церковному высшему руководству, впрочем, остававшиеся без последствий. Совершенно без каких-либо препятствий со стороны власти функционировали в 60–70-е гг. старообрядческие монастыри на Кавказе.
Таким образом, период «освободительного» царствования стал для старообрядцев Кавказа временем настоящей свободы. В 60–70-е гг. XIX столетия мы не встречаем в источниках ни одного случая сколь-либо явного притеснения староверов.
Коренные перемены в жизни кавказских старообрядцев происходят с выходом в свет закона 3 мая 1883 г. «О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб». Несмотря на такое обнадеживающее название, существенных новшеств в старообрядческое законодательство он не вносил. На Кавказе его провозглашение не ознаменовалось не только предоставлением каких-либо новых «прав» старообрядцам, но и сопровождалось лишением их тех привилегий, которыми они пользовались с конца XVIII века. Прежние заслуги местных старообрядцев-казаков в деле покорения Кавказа теряли свою актуальность в условиях далеко не либерального правления Александра III. Происходит, по сути, уравнение казаков с крестьянским населением России в области веры. Несоблюдение кавказскими старообрядцами запретов, утвержденных законом 1883 г., на свободное богослужение, к которому они привыкли за предыдущие десятилетия, неизбежно привело в скором времени к ряду репрессивных мер со стороны властей. Отправной точкой послужило предписание Главноуправляющего гражданской частью на Кавказе от 21 мая 1887 г. начальникам Кубанской, Терской областей и ставропольскому губернатору о решительном пресечении местными властями «публичного оказательства раскола», принуждении старообрядцев неуклонно исполнять положения закона 1883 г. и привлечении к ответственности уличенных в «пропаганде раскола».
Наиболее громкими событиями в этот период стали судебный процесс по делу владыки Силуяна и ликвидация старообрядческого Никольского монастыря.
В начале 90-х гг. Ставропольская духовная консистория возбудила против епископа Силуяна дело по факту «совращения православных в раскол». Само дело явилось следствием внутренних неурядиц внутри старообрядческого общества. Враждебная Силуяну партия старообрядцев ст. Кавказской произвела на него донос о крещении им православного младенца и венчании православной девицы со старообрядцем. Для православного духовенства подвернулся удобный случай расправиться со старообрядческим епископом, осуществлявшим свободную деятельность на Кавказе (торжественное освящение старообрядческих храмов, рукоположение новых священников, проведение праздничных крестных ходов). 23 апреля 1893 г. в Екатеринодарском окружном суде состоялся суд над владыкой, приговоривший его к пожизненной ссылке в Сибирь. Однако благодаря деятельному участию кубанских старообрядцев, Тифлисская судебная палата спустя пять месяцев вынесла оправдательный приговор, и владыка Силуян был освобожден из Екатеринодарской тюрьмы. Во время нахождения Силуяна в тюрьме официальная пресса не гнушалась распространять о нем клеветнические слухи, дабы усилить деморализацию в старообрядческой среде. Так, газета «Северный Кавказ» опубликовала клевету о присоединении старообрядческого епископа к единоверию и пожертвовании им средств, собранных старообрядческим обществом на адвоката, в пользу ставропольского Андреевско-Владимирского братства.